Проект Sophia’s Library появился летом 2009 года. Изначально он был назван «Mortal Passions», и, по задумке автора, это название должно было обеспечить максимальную творческую свободу. Правда, несмотря на желание свободы, большинство композиций были выполнены в окологотической стилистике.

26 января 2010 г был выложен в сеть дебютный альбом «Await». Сейчас этот альбом не представляет для автора какой-либо ценности, и потому его можно свободно скачать с нашего сайта.
В конце 2010 года были закончены еще 2 мини-альбома: «Artificial Life» и «Can’t Forget You».
В начале 2012 года из невыпущенных ранее композиций был собран альбом «Learn to Fly». Альбом не имел особого успеха.

Спустя 8 лет, 13 марта 2020 года, вышел новый альбом Sophia’s Library – «Лунный яд». Альбом представляет собой саундтрек к одноимённому рассказу Станислава Ржевского.

Мы предлагаем вам прочесть его на нашем сайте под саундтрек от Sophia’s Library.

Antaŭparolo

Вы можете слышать музыку, но я – вижу её. Каждый звук – словно сверкающая капля, моё воображение рисует мириады цветных брызг, любая мелодия для меня – красочный узор, сложный и причудливый орнамент. Я могу однозначно ставить тональность звуков в соответствие с тем или иным участком цветовой гаммы, или на слух определять окраску композиции.
Свои способности я воспринимал как нечто должное, и удивлялся, встречая непонимание. Теперь я уверен в том, что субъективное восприятие людей может расходиться настолько сильно, что нам вряд ли удастся достичь полного взаимопонимания даже с теми, кто нам близок. И сейчас я сомневаюсь, что вы в полной мере поймёте мой рассказ, в котором я пытаюсь объяснить причины страшного происшествия, надолго лишившего меня покоя. И вряд ли я смогу объяснить, что довелось мне пережить в ту проклятую ночь, когда я стоял под потоками лунного яда.
И все же, я начну повествование, ведь мелодия тех дней, о которых пойдёт речь, по-прежнему кажется мне очаровательной.

Printempo

Музыку я считал непостижимой тайной, и не претендовал на её создание или даже воспроизведение. Моим главным занятием стали науки о языках. Имея весьма поверхностные, но обширные знания в этой области, я поступил на филологический факультет и вскоре записался в кружок изучения эсперанто.

На занятиях этого коллектива я познакомился с девушкой, которая стала принесла мне немного счастья, обернувшегося страшной бедой. Несмотря на то, что оба мы были замкнутыми и нелюдимыми, наши отношения складывались удивительно легко и непринужденно, через год мы очень крепко сдружились, хотя ни кому из нас и в голову не приходило строить планы на совместную жизнь в будущем.
Первое, что в своё время привлекло моё внимание к этой девушке – её необычное имя. Родители отчего-то дали своей дочери загадочное имя Долорес, которое нечасто встречается даже за рубежом. Вряд ли они догадывались об исконном значении этого слова, но ведь я прекрасно знал, что “dolor” по-латински означает ни что иное, как “cкорбь”.
Мы ни разу не ссорились, ко мне она всегда была крайне доброжелательна. При ней я не стеснялся говорить о своём восприятии, она проявляла живой интерес к этой способности, мы часто беседовали на эту тему.
Забавляясь, мы назвали друг другу слова, обозначающие “любовь” на разных языках – “dragoste”, “láska”, “meilės”, “liefde”… Я чувствовал оттенки и образы, скрытые за этими словами, и во всех случаях без исключений они казались прекрасными.
Но самым главным для меня стало то, что Долорес занималась музыкой. С детства обучившись в специальной школе, она мастерски играла на клавишных инструментах, и я всегда был готов воздать должное её таланту. Мы часто сидели на скамейке перед центральной площадью, слушая далеко небезупречный репертуар городского радио, я описывал ей цвет той или иной композиции. Несколько раз я видел, как она репетирует у себя дома, разучивая классические произведения. Подобные сеансы производили на меня глубочайшее впечатление, но она никогда не упоминала о том, что сама пытается писать музыку.

Floroj

Катастрофа, прервавшая наши безмятежные отношения, случилась внезапно, вскоре после того, как, собравшись узким кругом, мы тепло и спокойно отметили день рождения Долорес. На празднике я не заметил чего-либо настораживающего, разве что именинница выглядело усталой, но это я списал на хлопоты перед приходом гостей.
Помню, как несколько дней спустя, в одно утро, я заметил, что Долорес словно сама не своя: взгляд её был крайне рассеянным, на обращения знакомых она давала совершенно неадекватные ответы. Когда начались занятия, она не стала садиться рядом со мной, изменив нашей привычке. Однако на протяжении всей пары она тревожно оглядывалась на меня, я, в свою очередь, не сводил с неё глаз. На перерыве я поспешил подойти к ней, спустившись по ступеням амфитеатра учебной комнаты. Не дав сказать ни слова, она принялась вести странную речь – даже сейчас я могу в точности воспроизвести её безумные слова:
– “У меня был день рождения – помнишь? Мне подарили так много цветов! Все они стояли в моей комнате. Сегодня я проснулась, увидела, как через красные гардины на них падает свет и подумала: как здорово, я люблю такие цветы. Но вскоре я поняла, что еще сплю. Когда я проснулась окончательно и вспомнила обо всём, мне стало невыносимо. И тут я подумала: все эти цветы – они же мне на похороны! И я буду лежать в этой комнате, а красные гардины будут в цвет обшивки гроба…”

Litero malbenita

В этот день после занятий Долорес сделала явный намёк на то, что сегодня мы должны остаться одни в её квартире, на всю ночь, и попросила меня прийти после восьми часов. Удивленный столь резким поворотом наших отношений, я не стал задавать лишних вопросов, мне оставалось только дождаться вечера.
Я сидел на краю дивана, в просторном зале её квартиры, когда она задала мне роковой вопрос:
– Как ты думаешь, стоит ли потакать своим желаниям, если они идут в разрез с чужими, стоит ли стоять на своём, или честнее будет уступить? Когда просят уйти – уходить против своей воли, или оставаться назло?
Я ответил, что в жизни всё не однозначно, и мы не знаем путей, которыми осуществляются наши желания. Иногда, даже если ты очень хочешь остаться, приходиться уйти, чтобы в конечном итоге добиться своего. Во всяком случае, не стоит поступать на зло кому-либо – ведь это зло обратится против тебя.
После этих слов она ушла в соседнюю комнату, попросив меня подождать. Через закрытую дверь я слышал, как падает на пол одежда; прошло несколько минут, а она всё не появлялась. Я встал с дивана и начал ходить по комнате, и только тогда заметил, что она оставила мне листок бумаги. Принявшись рассматривать злосчастную бумагу, я испытал сперва удивление, затем – ужас.
Передо мной была аккуратно выполненная подделка – кто-то старательно пытался имитировать мой почерк. И хотя автору удалось воспроизвести его общие черты, я сразу же понял, что надпись эта не принадлежала моей руке. Я пишу весьма замысловатым почерком, некоторым буквам придаю сходство с греческими, рисую виньетки, а иногда и вовсе вписываю один символ в другой – всё это является следствием моих лингвистических увлечений. Здесь же была представлена лишь грубая пародия на мой стиль, хотя отдельные слова получились особенно удачно – их, без сомнения, копировали с какого-то образца моей рукописи. Вскоре я догадался, что источником для копирования почерка служила моя тетрадь с лекциями, которую я недавно одолжил Долорес.
Полагаю, что графолог, ознакомившийся с этой запиской, наверняка решил бы, что ее автором является психопат – она была выполнена крайне небрежно, в словах попадались лишние разрывы, заглавные буквы стояли в самых неподходящих местах, многие знаки при написании были обведены по нескольку раз.
Само содержание этой записки повергло меня в шок, поэтому я не хочу воспроизводить его дословно – это был страшный бред, который не придет в голову трезвому и здравомыслящему человеку. Безумие и запредельная пошлость – вот вся суть этого “послания”, подписанного моим именем. Такая вульгарность, граничащая с маниакальным бредом, вызвала у меня крайнюю неприязнь.
Едва я успел осмыслить прочитанную мной записку, из соседней комнаты донёсся шум, словно несколько предметов упали на пол, и последний из них рассыпался с хрустальным звоном. Не медля больше ни минуты, я распахнул дверь и шагнул в спальню, где меня ожидала завораживающая картина.
Передо мной стояла Долорес, совершенно обнажённая, в комнате, залитой лунным светом. Руки её лежали на крышке фортепиано, где была расставлена какая-то прозрачная посуда, в том числе – несколько бокалов. Один из них лежал на полу, у её стройных ног, разбитый на множество сверкающих осколков, в каждом из которых отражался яркий блик лунного света.

Dolores

Она села за фортепиано, и повелела мне слушать мелодию, сказав что сочинила ее сама.
Я закрыл глаза, и позволил музыке заполнить моё сознание. Вновь, как и прежде я проникся ею до самых немыслимых глубин восприятия, но на этот раз всё было иначе. Вместо привычной абстракции перед моим мысленным взором развернулась картина пугающей реалистичности. Музыка лилась волнами чудесной мелодии, которую я даже не в силах сейчас воспроизвести – казалось, что это была музыка, созданная только для меня, и я почувствовал нечто невыразимое, скрывающееся за её прекрасными гармониками. Чем дольше развивалась мелодия, тем отчётливее становилась увиденная мною картина: это была огромная луна, нависшая над нашими головами, по ее зеленоватой поверхности пробегали смутные тени, лик её то и дело омрачался пятнами тревожных цветов. Между нами и светилом лежала эфирная бездна, но мне казалась, что сейчас мы близки к нему, как никогда. Я протянул к ней руки и Луна ответила мне – с её поверхности начала сочиться жидкость, фосфоресцирующая в темноте беззвёздного неба. Этот флюид казался призрачным и абсолютно невесомым, тем не менее, он вскоре достиг нас, потоками изливаясь на наши головы. Далее я увидел кубок, точнее – высокий хрустальный бокал, наполняемый зелёным сиянием. И в этот момент мне показалось, что я способен постичь то, что скрывается за древнейшим словом “магия”. Никакого колдовства, никакой чертовщины… Магия – это наша любовь, это – музыка, уносящая сознание в неведомые миры; вся наша жизнь наполнена магией, которую мы привыкли не замечать.

Agonio

Не знаю, как долго длилось это чудо, но музыка стихла, я открыл глаза, надеясь вернуться в земную реальность. Каково же было моё удивление, когда я увидел перед собой девушку, держащую в руках бокал с той самой зелёной жидкостью. Молча она выпила половину и поставила бокал на фортепиано. Я допил его содержимое, не сомневаясь в том, что должен это сделать.
Не помню вкуса, не помню первых ощущений, из памяти моей также стёрлось всё, что происходило в дальнейшие полчаса. Но чары быстро развеялись, и вернулась ужасная действительность. Помню, что девушка упала первой, я к тому времени уже перестал осознавать всё происходящее. Я почувствовал невыносимое головокружение, в глазах вспыхнули мириады цветных искр, после чего я не некоторое время лишился зрения. Теряя сознание, я смутно понимал, что мы отравлены каким-то ядом. Затем я оказался ввергнут в пучину ужасов токсикологического бреда. Меня преследовала картина только что произошедших событий – раз за разом я снова переживал прочтение ужасной записки, музыкальный делирий и отравление. Я знал, что случилась катастрофа, но ничего не мог поделать, лишь изредка цикл бесконечных повторов прерывался другими грёзами – так мне привиделось, будто я разговариваю с Долорес по телефону, пытаюсь отговорить ее от безумного поступка, но голос мой предательски срывался. Даже во сне от меня ускользала последняя нить надежды на оправдание перед человеком, о несчастье которого не подозревал никто из окружающих. Ночь сменилась днём, но в моей крови было ещё слишком много яда, помраченное сознание лишь на считанные секунды вырывалось из тьмы – я открывал глаза, и, увидев перед собой её неподвижное тело, снова проваливался в забытье. Весь день я не мог окончательно выйти из полусонного состояния, забвение прервалось лишь настойчивым звонком в дверь квартиры. Передвигаясь по стенке, я с трудом дошел до коридора; очевидно, это заняло слишком много времени – дверь успели открыть снаружи, в прихожей стояли родители хозяйки этой квартиры. Представляю, что тогда могли они подумать, и не берусь судить их за все обвинения высказанные в мой адрес.
Теперь мне известна вся правда о том, что произошло с нами в ту ночь. Безнадежно пытаться сопоставлять в поисках аналогии реальные факты с бредовыми видениями. Для тех, кто нашел нас, все произошедшее выглядело как спланированное двойное самоубийство. Напрасно я пытался объяснять, что никакого самоубийства не было, тщетно рассказывал про луну, истекающую ядом. В конце-концов, меня решили оставить в покое, почитав сумасшедшим, и не стали разбираться кто кого в этом деле подбивал на сведение счетов с жизнью.

Agnosia

Теперь я медленно возвращаюсь к жизни, которая уже никогда не будет для меня такой же красочной, как прежде. Я уже начал избегать музыки, боюсь вскоре она станет для меня невыносимой. А эта девушка, в порыве безумия подарившая мне самую прекрасную мелодию из тех, что довелось мне слышать, до сих пор находится в больнице и мне не разрешают с ней видеться. Но даже если к ней вернется душевный покой, я не представляю, о чем мы будем говорить в минуты свиданий. Стоит ли начинать всё сначала, или мне предстоит сделать первый в жизни, поистине мужественный поступок – уйти, чтобы остаться?